Неточные совпадения
Из зал несся стоявший в них, равномерный как в улье,
шорох движенья, и, пока они на площадке между
деревьями оправляли перед зеркалом прически и платья, из залы послышались осторожно-отчетливые звуки скрипок оркестра, начавшего первый вальс.
За окном ветер встряхивал
деревья, шелест их вызывал представление о полете бесчисленной стаи птиц, о
шорохе юбок во время танцев на гимназических вечерах, которые устраивал Ржига.
Затем он подумал, что вокруг уже слишком тихо для человека. Следовало бы, чтоб стучал маятник часов, действовал червяк-древоточец, чувствовалась бы «жизни мышья беготня». Напрягая слух, он уловил
шорох листвы
деревьев в парке и вспомнил, что кто-то из литераторов приписал этот
шорох движению земли в пространстве.
Сквозь холодное белое месиво снега, наполненное глуховатым, влажным ‹стуком› лошадиных подков и
шорохом резины колес по
дереву торцов, ехали медленно, долго, мокрые снежинки прилеплялись к стеклам очков и коже щек, — всё это не успокаивало.
Круг людей медленно двигался справа налево, двигался всей массой и почти бесшумно, едва слышен был
шорох подошв о
дерево пола. Когда кончили петь, — заговорила Марина...
Шорох повторился, но на этот раз с обеих сторон одновременно. Ветер шумел вверху по
деревьям и мешал слушать. Порой мне казалось, что я как будто действительно слышу треск сучков и вижу даже самого зверя, но вскоре убеждался, что это совсем не то: это был или колодник, или молодой ельник.
Приятно и жутко спать в саду под
деревом, прислушиваясь к ночным шопотам и
шорохам…
Наконец, когда она, полубольная, с безнадежностью в душе, сидела однажды на своем месте под
деревом, вдруг послышался ей
шорох; она обернулась и задрожала от радостного испуга: перед ней, сложа руки крестом, стоял Александр.
Шепот
деревьев,
шорох хлебов, звон колокольчика, и опять песня.
Он слушал, как шаги стихали, потом стихли, и только
деревья что-то шептали перед рассветом в сгустившейся темноте… Потом с моря надвинулась мглистая туча, и пошел тихий дождь, недолгий и теплый, покрывший весь парк
шорохом капель по листьям.
Под звуками и движениями жизни явной чуть слышно, непрерывно трепетало тихое дыхание мая — шёлковый шелест молодых трав,
шорох свежей, клейкой листвы, щёлканье почек на
деревьях, и всюду невидимо играло крепкое вино весны, насыщая воздух своим пряным запахом. Словно туго натянутые струны гудели в воздухе, повинуясь ласковым прикосновениям чьих-то лёгких рук, — плыла над землёю певучая музыка, вызывая к жизни первые цветы на земле, новые надежды в сердце.
За окном сияло голубое небо, сверкали редкие звёзды лунной ночи и вздрагивала листва
деревьев, словно отряхая тяжёлый серебряный блеск. Был слышен тихий
шорох ночной жизни растений и трав.
Легкий
шорох, подобный шелесту женского платья, поднимался по временам в верхушках близких
деревьев и возбуждал в Берсеневе ощущение сладкое и жуткое, ощущение полустраха.
— Тю-ю-ю-ли-ин, леш-ша-ай! — звенит и обрывается на том берегу голос путника, но на Тюлина этот призыв не производит ни малейшего впечатления. Точно этот отчаянный вопль — такая же обычная принадлежность реки, как игривые всплески зыби, шелест
деревьев и
шорох речного «цвету».
Вдруг позади их загремел громкой, отвратительный хохот. Полина вскрикнула; Рославлев также невольно вздрогнул и поглядел с беспокойством вокруг себя. Ему показалось, что в близком расстоянии продираются сквозь чащу
деревьев; через несколько минут
шорох стал отдаляться, раздался снова безумный хохот, и кто-то диким голосом запел: со святыми упокой.
Было странно не слышать привычных голосов, весёлых или заунывных песен работниц, разнообразных стуков и
шорохов фабрики, её пчелиного жужжания; этот непрерывный, торопливый гул наполнял весь день, отзвуки его плавали по комнатам, шуршали в листве
деревьев, ласкались к стёклам окон;
шорох работы, заставляя слушать его, мешал думать.
В ласковый день бабьего лета Артамонов, усталый и сердитый, вышел в сад. Вечерело; в зеленоватом небе, чисто выметенном ветром, вымытом дождямии, таяло, не грея, утомлённое солнце осени. В углу сада возился Тихон Вялов, сгребая граблями опавшие листья, печальный, мягкий
шорох плыл по саду; за
деревьями ворчала фабрика, серый дым лениво пачкал прозрачность воздуха. Чтоб не видеть дворника, не говорить с ним, хозяин прошёл в противоположный угол сада, к бане; дверь в неё была не притворена.
Диск луны, огромный, кроваво-красный, поднимался за
деревьями парка; он смотрел, как глаз чудовища. Неясные звуки носились в воздухе, долетая со стороны деревни. Под окном в траве порой раздавался
шорох: должно быть, крот или ёж шли на охоту. Где-то пел соловей. И луна так медленно поднималась на небо, точно роковая необходимость её движения была понятна ей и утомляла её.
Сверкнула молния; разорванная ею тьма вздрогнула и, на миг открыв поглощённое ею, вновь слилась. Секунды две царила подавляющая тишина, потом, как выстрел, грохнул гром, и его раскаты понеслись над домом. Откуда-то бешено рванулся ветер, подхватил пыль и сор с земли, и всё, поднятое им, закружилось, столбом поднимаясь кверху. Летели соломинки, бумажки, листья; стрижи с испуганным писком пронизывали воздух, глухо шумела листва
деревьев, на железо крыши дома сыпалась пыль, рождая гулкий
шорох.
В лесу совсем стемнело, но глаз, привыкший к постепенному переходу от света к темноте, различал вокруг неясные, призрачные силуэты
деревьев. Был тихий, дремотный час между вечером и ночью. Ни звука, ни
шороха не раздавалось в лесу, и в воздухе чувствовался тягучий, медвяный травяной запах, плывший с далеких полей.
Эти разговоры взвинтили воображение, и мы невольно вздрагивали от каждого
шороха в лесу. Меня всегда занимал вопрос об этих таинственных ночных звуках в лесу, которые на непривычного человека нагоняют панику. Откуда они, и почему они не походят ни на один дневной звук? Скрипит ли старое
дерево, треснет ли сухой сучок под осторожной лапой крадущегося зверя, шарахнется ли сонная птица, — ничего не разберешь, а всего охватывает жуткое чувство страха, и мурашки бегут по спине.
Чем дальше, тем лес был гуще и больше завален буреломом. Громадные старые
деревья, неподвижные и словно окаменевшие, то в одиночку, то целыми колоннадами выплывали из чащи. Казалось, будто нарочно они сближались между собой, чтобы оградить царственного зверя от преследования дерзких людей. Здесь царил сумрак, перед которым даже дневной свет был бессилен, и вечная тишина могилы изредка нарушалась воздушной стихией, и то только где-то вверху над колоннадой. Эти
шорохи казались предостерегающе грозными.
Вдали раздался
шорох, как будто шаги. Токарев вздрогнул, отскочил от
дерева и стал вглядываться. Нет все было тихо. Сергей так скоро не мог вернуться. Это, должно быть, пробежал внизу Сбогар.
Непрерывный гул стоял над садом — странный, зловещий и сухой, как только осенью
деревья шумят. Ветер порывами проносился за темными окнами; стволы лип скрипели; в печной трубе слышался
шорох.
Но не смертью и не унынием дышала природа. От земли шел теплый, мягкий, живой запах. Сквозь гниющие коричневые листья пробивались ярко-зеленые стрелки, почки на
деревьях наливались. В чаще весело стрекотали дрозды и воробьи. Везде кругом все двигалось, шуршало, и тихий воздух был полон этим смутным
шорохом пробуждавшейся молодой, бодрой жизни.
Храбриться было безрассудно: молодой человек поспешил за Схарием. В чащу перелеска, в разрез его, далее и далее, и потонули в нем. Только вожатый нередко останавливался, чтобы дать перемежку
шороху, который производили они руками и ногами, пробираясь между кустов и
дерев. Он желал, чтоб этот
шорох приняли за шум ветерка, бегающего по перелеску.
Снова раздаются тихие шаги под
деревьями,
шорох ветвей, тяжелые вздохи, бегущие тени и журчанье реки, которое отчасти заглушало эти звуки. Из середины толпы, освещенной луной, слышались жалобные стоны.
Петр Иннокентьевич несколько времени стоял, как бы очарованный этой картиной тихой ночи, затем поднял руку, чтобы закрыть окно, как вдруг ему показалось, что какая-то тень проскользнула по саду. Его рука опустилась, он несколько выдвинулся из окна и стал прислушиваться. Тихий
шорох шагов достиг до его ушей, и он ясно различил темную фигуру, крадущуюся между
деревьями по аллее, ведущей к заднему двору дома. Осторожно озираясь, приблизилась она к калитке, тихо отворила ее и вышла из саду.
Вдруг к пруду приблизились легкие шаги, почти неслышные на мягкой лесной почве, а в кустах раздался тихий
шорох, подобный шелесту шелкового платья. Из-за
деревьев небольшой рощи, примыкавших к берегу пруда, бесшумно выскользнула женская фигура и неподвижно остановилась, не спуская глаз с лежавшего юноши.
С тех пор как о ней знали не они вдвоем, надо было постоянно ожидать катастрофы. Вокруг в роще царствовала могильная тишина, нарушаемая
шорохом шагов ходившей тревожно по траве женщины. Под
деревьями уже стали ложиться тени, а над прудом, где было еще светло, колебались облака тумана. По ту сторону пруда лежал луг, скрывавший своей обманчивой зеленью топкое болото. Там туман клубился еще гуще, серовато-белая масса его поднималась с земли и, волнуясь, расстилалась дальше. Оттуда несло сыростью.